Литературовед и историк русской эмиграции В.В. Вейдле (1895—1979) так оценивал влияние Валерия Брюсова на литературный процесс в России: «Брюсов сумел загипнотизировать своих современников. Даже будучи намного его моложе, даже противясь ему, отталкиваясь от него, они продолжали его считать подлинным и большим поэтом. <…> Внушить столько доверия, приобрести такой авторитет дано было в нашей литературе очень немногим. Места, которое он занимал в ней на протяжении десяти или пятнадцати весьма значительных для неё лет, отнять у него никто не может. Современникам казалось, что он занимает это место как поэт; потомки поняли или поймут, что оно принадлежит ему как литературному деятелю и как учителю поэтов».

Это довольно ёмкая и, на наш взгляд, весьма обоснованная оценка поэтического и литературного наследия Валерия Брюсова, наследия противоречивого и неравнозначного в своих отдельных частях. Именно Брюсова Александр Блок назвал своим учителем, «именно Брюсов в конце девяностых и начале девятисотых годов вырубил просеку, открыл путь даже иным из тех, кого он был моложе, всем «новым», всем их новшествам, а вместе с Мережковским, хоть и не в союзе с ним, и всему нашему «серебряному веку» (Вейдле).

Приведём дарственную надпись на обложке книги «Стихов о Прекрасной Даме», которую собственноручно сделал Александр Блок в 1905 году:

«Законодателю русского стиха,/ Кормщику в тёмном плаще,/ Путеводной далёкой звезде./ Глубокоуважаемому Валерию Яковлевичу Брюсову/ В знак истинного преклонения».

В то же время в своей дневниковой записи в начале 1900-х годов Брюсов упомянул Блока лишь как наиболее заметного в группе начинающих: «Блок бесспорно маленький maître в нашей поэзии; он создал свою манеру письма, у которой нашлись даже свои подражатели». Блок же неустанно выражает своё восхищение поэзией Брюсова, в начале 1900-х годов он считает Брюсова лучшим поэтом эпохи.

На поэтический сборник Брюсова «Urbi et Orbi» (1901—1903) в письмах С. Соловьёву, А. Белому, самому Брюсову Блок отзывается так: «Книга совсем тянет, жалит, ласкает, обвивает. Внешность, содержание — ряд небывалых откровений, озарений почти гениальных» (А. Белому); «Каждый вечер я читаю «Urbi et Orbi». <. . .> У меня в голове груды стихов, но этих я никогда не предполагал возможными <…> Быть рядом с Вами я не надеюсь никогда. То, что Вам известно, не знаю, доступно ли кому-нибудь ещё и скоро ли будет доступно» (В.Я. Брюсову, 1903); «Читать его (Брюсова. — А.Д.) стихи вслух в последнее время для меня крайне затруднительно, вследствие горловых спазм. Приблизительно как при чтении пушкинского «Ариона» или «Ненастный день потух». На языке до сих пор Брюсов» (С.М. Соловьёву от 1—6 декабря); «Urbi et Orbi» всё ещё лишает меня возможности писать вполне собственные стихи» (В.Я. Брюсову, 1904); «Брюсов теперь первый в России поэт. <…> «Urbi et Orbi» — крупнейшее литературное явление в последние годы. <…> Иные стихи лягут алмазами в коронах королей» (А. В. Гиппиусу, 1904); «Я совершенно не могу надеяться вырасти до Брюсова, даже теперешнего. А что будет его будущая книга! Буду ждать с восхищением и надеждой» (С.М. Соловьёву, 1904).

В одной из неопубликованных Брюсовым (по тактическим соображениям) в возглавляемом им московском журнале символистов «Весы» рецензий Блока последний ставит Брюсова рядом с Пушкиным по степени влияния на поэзию. Введение Брюсовым в поэтическую практику «прозаизации стиха» (термин Блока, речь идёт о верлибре — белом стихе) Блок сравнивает с преображением русского поэтического языка, который произвёл А.С. Пушкин в начале ХIХ века: «Когда у Пушкина «жук жужжал» — критик, как известно, радовался появлению этого нового лица. Теперь пищу для такой «радости» может дать русский «vers libre» или упоминание о предметах столь мало «возвышенных», каковы конки и поезда».

Блока ошеломили и восхитили поэтическое открытие Брюсовым «страшного мира» буржуазного города и «мифологизация» городского быта. Ошеломило его прежде всего то, что с городской темой в современное искусство вошли жизнь, реальная действительность, современность и история. «Конки» и «асфальтовые существительные» для Блока 1903 года — знаки мира реальности, его символы, символы живого, зримого, ощутимого, и именно их Блок «никогда не предполагал возможными». Город Брюсова, по Блоку, не только «страшный мир». За звуками боя, быть может, стоит брюсовский «ангел», и брат когда-нибудь «бросится на грудь поражённого брата», а «струнный бич» искусства укротит «диких зверей». В рецензии Блок признал, что Брюсов открыл для него живые «миры» города, истории, научил ценить жизнь во всех её стихийных проявлениях. Это был важнейший стимул к дальнейшей эволюции Блока-поэта.

Мы здесь обильно процитировали тексты Блока, оценивающего Брюсова, потому, что эти оценки зафиксированы, и потому, что Александр Блок — безусловная для всех высочайшая вершина русской поэзии. Заметим, однако, что в более поздние годы Блок отошёл от преклонения перед Брюсовым.

Приведённые оценки Блока не противоречат тому, что написал о Брюсове выдающийся поэт-символист и прозаик, автор уникального по эстетике романа «Петербург» Андрей Белый в статье «Поэт мрамора и бронзы» (1907): «Никогда Брюсов не изменялся: он всё тот же Брюсов в «Шедеврах», что и в «Венке». Он только проводил своё творчество сквозь строй всё новых и новых технических завоеваний. Он только отделывал свой творческий материал; и этот материал — всегда мрамор. От первых юношеских стихотворений «Путей и перепутий» до изумительной поэмы «Царю Северного полюса» тех же «Путей», и далее: от этой поэмы до отчётливо изваянных, как мраморные статуи, стихотворений «Urbi et Оrbi», до изощрённой, как мраморное кружево, резьбы «Венка» — всё тот же перед нами Валерий Брюсов — поэт хаоса, философ мгновения, сочетавший нужные ему элементы творчества Тютчева, Пушкина, Баратынского и Верхарна, преломивший их творчество в своей индивидуальности. <…> Да, рыцарский меч, может быть, не по рукам современникам; оттого-то они поскорей стараются его прибрать в музей. Этим мечом высекает Валерий Брюсов свои образы на мраморе и на бронзе. Убийственной техникой — своим железным мечом — жонглирует Брюсов легко и свободно. <…> Валерий Брюсов, поэт хаоса и бесформенности, закрыл свою проповедь железным щитом формы. <…> Он глядит одновременно и в далёкое будущее, потому что он единственный среди нас, кто принадлежит вечности».

То была «урожайная» эпоха на великих, гениальных и выдающихся поэтов. Пожалуй, такого их количества ни до ни после на Руси не было. Поэтому им нелегко приходилось в том числе из-за чересчур высокой конкуренции, и оценить коллегу трезво и непредвзято не всякому было по плечу. Тем более что их претензии к Брюсову, высказанные столь талантливо и столь убедительно, невозможно вовсе игнорировать. Так, выдающийся поэт-современник Брюсова, писатель и литературный критик Г.И. Чулков, не на шутку обиженный на Брюсова за нелицеприятную критику (это надо иметь в виду), в книге «Годы странствий» (1930) вспоминал о Брюсове: «Брюсов был духовно загримирован под строгого и невозмутимого джентльмена. Сюртук Брюсова, застёгнутый на все пуговицы, и его по-наполеоновски скрещённые руки стали уже традиционными в воспоминаниях современников. Отрывистая и чуть-чуть картавая речь с неожиданной и подчас детскою улыбкою из-под усов была уверенна и точна. Положение «главы школы» обязывало, и Брюсов чувствовал себя предназначенным для литературных битв. Ему была нужна маска мэтра. Соратники Брюсова по «Весам» любили его называть магом и окружали его личность таинственностью. Брюсову будто бы были ведомы какие-то великие тайны творчества и жизни. И сам он любил казаться загадочным. В молодости Брюсов занимался спиритизмом; его влекли к себе образы Агриппы Неттесгеймского, Парацельса, Сведенборга (знаменитых мистиков. — А.Д.). <…> При этом Брюсов думал, что можно удачно сочетать оккультные знания и научный метод. Трезвый и деловитый в повседневной жизни, Брюсов, кажется, хотел навести порядок и на потусторонний мир. <…> Московские «декаденты» во главе с Брюсовым озабочены были, прежде всего, вопросами поэтики, художественного ремесла, литературной техники. <…> Брюсов был цельный человек. И в своей законченности он был прекрасен, как прекрасны и его точные, чёткие, ясные и нередко совершенные стихи. Но Брюсов был не только поэт; он был делец, администратор, стратег. Он деловито хозяйничал в «Весах», ловко распределял темы, ведя войну направо и налево. <…> Брюсов при всём своём декадентстве был очень трезвый и бытовой человек, хороший директор Литературно-художественного кружка, домохозяин и вообще «позитивист». <…> Брюсов исполнил честно и свято свой долг труда — нелёгкого и ответственного. Он не был одним из тех счастливых прозорливцев, которые приходят, может быть, раз в столетие, чтобы открыть людям какую-нибудь величайшую правду, как Данте, Сервантес или Достоевский. Но зато на долю Брюсова выпала честь быть ревнителем формального совершенства».

Говоря современным языком, Брюсов был прекрасным пиарщиком. Он разжёг любопытство к собственному творчеству не только у коллег, но своими декадентско-символистскими экспериментами, литературной игрой в спиритизм и магию дал толчок тому гигантскому интересу широкой публики России к поэзии, который не иссяк и поныне. Именно с Брюсова и его коллег по цеху, скажем, начинаются знаменитые поэтические митинги-концерты, которые в 1960-е годы продолжили Евтушенко, Вознесенский, Рождественский.

История Брюсова представляет собой прекрасное наглядное пособие для желающих стать поэтом или писателем. Один из самых авторитетных биографов и исследователей творчества Брюсова Константин Мочульский (1892—1948) в своей книге «Валерий Брюсов» рассказал, что дед Брюсова по отцу, Кузьма Андреевич, был крепостным. Откупившись от своей барыни, он торговал в Москве пробками, нажил состояние и купил дом на Цветном бульваре, был человеком крутого нрава. Дед по матери, Александр Яковлевич Бакулин, занимался сочинительством: писал стихи, басни, повести, романы; поэт унаследовал от него страсть к литературе.

Отец Валерия Яковлевича был типичным «шестидесятником», представителем демократической разночинной интеллигенции. В «Краткой автобиографии» Валерий Брюсов сообщает: «Над столом отца постоянно висели портреты Чернышевского и Писарева. Я был воспитан, так сказать, «с пелёнок», в принципах материализма и атеизма. Нечего и говорить, что о религии в нашем доме и помину не было: вера в Бога мне казалась таким же предрассудком, как вера в домовых и русалок».

Впоследствии Брюсова нередко обвиняли (да и теперь подобные обвинения звучат со страниц даже федеральных изданий современной России) в том, что его переход на сторону большевиков после 1917 года продиктован конъюнктурными соображениями. Однако это не соответствует действительности: само происхождение, семейный круг и воспитание Брюсова внушили ему с детства демократические и социалистические взгляды на устройство общества. Он всегда был на стороне беднейших представителей народа, на стороне людей труда. Хотя в первые десятилетия его творческой деятельности эти мотивы для него и не были центральными. Но тем не менее они были!

В сборнике стихов «Urbi et Оrbi» (1903), которым восхищался А. Блок, звучит тема тяжёлого физического труда, достойного не только уважения, но и воспевания:

Здравствуй, тяжкая работа,

Плуг, лопата и кирка!

Освежают капли пота,

Ноет сладостно рука!

Прочь венки, дары царевны,

Упадай порфира с плеч!

Здравствуй, жизни повседневной

Грубо кованная речь!

(Из стихотворения «Работа»).

Своё впитанное от отца и деда материалистическое мировосприятие Брюсов пронёс через все увлечения мистикой, богоискательством, оккультизмом и спиритизмом.

В три года он уже выучился читать, в шесть лет начал вести дневник. Любимые книги были самыми верными его друзьями. Особенно увлекали Валерия романы Майн-Рида и Купера, Ксавье де Монтеспана, Дюма, Жюль Верна. Любимой его книгой был роман «Робинзон Крузо».

В 13 лет вместе со своим одноклассником Владимиром Станюковичем (в дальнейшем — писателем и искусствоведом) юный Валерий стал издавать журнал «Начало». «Я вдруг понял, — написал он в дневнике, — что я прежде всего литератор». Страсть к сочинительству захватила его с непреодолимой силой. Тогда появились его первые стихи, рассказы, статьи, поэма «Корсар», трагедия в стихах «Линьона», авантюрные повести: «Друзья Чёрного Кольца», «Разбойники горы Кардацума», «Два центуриона».

В 1890 году начинаются увлечения Брюсова математикой, астрономией, философией, он читает Спинозу, Бокля, переводит «Энеиду» и баллады Шиллера. Его любимые поэты в это время — Надсон и Лермонтов. В повести «Из моей жизни» Брюсов пишет: «Вторым моим кумиром был Лермонтов. Я его выучил наизусть и твердил «Демона» по целым дням. В подражание «Демону» написал я очень длинную поэму «Король». Написал я для этой поэмы несколько тысяч стихов октавами. Размером «Мцыри» я написал поэму «Земля»…»

В 19 лет Брюсов — уже сложившаяся личность, он одержим литературой и посвящает ей всё своё время. Вот дневниковая запись 1892 года: «Обдумывал трагедию «Сомнение». Работать, писать, думать, изучать. Два дня буду работать с утра до вечера и вставать лишь затем, чтобы обдумывать какую-нибудь фразу».

С детства он мечтает о славе, он уверен, что в нём зреет великий человек: «Мне грезится сцена, в которой я раскланиваюсь, крики «автора, автора», аплодисменты, венки, цветы, зрительный зал, залитый огнями, полный тысячью зрителей… <…>

Я рождён поэтом. Да! Да! Да!»

В конце 1892 года Брюсов узнаёт о существовании французского символизма, и это навсегда определяет его дальнейшую судьбу. В повести «Из моей жизни» он рассказывает: «Понемногу я стал различать главнейшие лица в новейшей русской поэзии. <…> Между тем в литературе прошёл слух о французских символистах. <…> Я пошёл в книжный магазин и купил себе Верлена, Малларме, А. Рембо и несколько драм Метерлинка. То было целое открытие для меня».

Брюсов с головой погружается во французскую литературу в стиле art nouveau («новое искусство»). Этот художественный стиль к тому времени распространился по всему миру под разными названиями, общее из которых — «искусство модерн». Основные художественные отличия модерна: стремление преодолеть хаос эклектизма в искусстве предыдущего времени, поиск гармонии искусства и жизни в период промышленной революции. Мастера модерна стремились сочетать художественные и утилитарные функции создаваемых произведений, вовлечь в сферу прекрасного все сферы деятельности человека, реализовать идеи преображения жизни средствами искусства.

Символизм был одним из течений в искусстве периода модерна и, в значительной степени, его идейной основой. За этим периодом закрепилось в русской культуре наименование «Серебряный век», а во французской традиции — выражение «belle époque» («прекрасная эпоха»). Роль зачинателя символизма в русской литературе Серебряного века всеми признана за В.Я. Брюсовым.

В начале 1890-х Брюсов переводит стихи Верлена и Малларме и одноактную пьесу «L’Intruse» («Злоумышленник») бельгийского драматурга Метерлинка. В нём зреет уверенность, что он станет вождём декадентства: «Талант, даже гений дадут только медленный успех, если дадут его. Это мало! Мне мало. Надо выбирать иное. Найти путеводную звезду в тумане. И я вижу её… То — декадентство. Да! Что ни говорить, ложно ли оно, смешно ли оно, но оно идёт вперёд, развиваясь, и будущее будет принадлежать ему, особенно когда оно найдёт достойного вождя. А этим вождём буду Я. Да, Я».

«В эпоху русского ницшеанства многие символисты изображали из себя «сверхчеловеков». Брюсову не надо было ничего изображать: он был рождён сверхчеловеком», — замечает К. Мочульский.

Но чтобы стать «вождём декадентства» в России, нужно было его создать. И юный Брюсов прекрасно справляется со столь гигантской задачей — организацией целого литературного направления. Видимо, прав Г. И. Чулков: у Брюсова были в наличии сильная организаторская жилка, трудолюбие и целеустремлённость, унаследованные от родственников — крестьян и купцов.

Окончив гимназию и поступив на историко-филологический факультет Московского университета, Брюсов с утра до вечера сочиняет «символические стихи», в которых формальные особенности поэзии Верлена, Рембо и Малларме превращаются в некую «заумную речь». Основной признак нового искусства в интерпретации юного Брюсова-символиста — это «непонятность», что должно создать ему громкую и скандальную известность. Но одного «символиста» — недостаточно, должна быть «школа». Брюсову удаётся уговорить своего гимназического приятеля А. А. Ланга (в дальнейшем — русский прозаик, поэт, драматург) примкнуть к «движению».

События развивались стремительно. В феврале 1894 года Брюсов выпускает тоненькую брошюрку «Русские символисты. Выпуск I. Валерий Брюсов и А. Л. Миропольский. Москва, 1894». В сборнике — стихи Брюсова, Вл. А. Маслова (псевдоним того же Брюсова) и А. Л. Миропольского (псевдоним А.А. Ланга). В статье «От издателя» Брюсов торжественно провозгласил «новое искусство» в русской поэзии — символизм: «Замечательно, что поэты, нисколько не считавшие себя последователями символизма, невольно приближались к нему, когда желали выразить тонкие, едва уловимые настроения. <…> Цель символизма — рядом сопоставленных образов как бы загипнотизировать читателя, вызвать в нём известное настроение».

Цель была достигнута: о символизме и о Брюсове заговорили в литературных журналах, началась даже дискуссия. Число символистов стремительно растёт. В конце года выходит второй выпуск «Символистов», где опубликованы уже шесть авторов… Таким образом Брюсов, введя в обиход термин «символизм», назвал этим словом то, что не только витало в воздухе, но уже и существовало в русской поэзии неосознанно. Он придал русскому символизму организационно-теоретическое основание. «Один, напряжением своей железной воли, он вызвал к жизни «Литературное направление». И его вымысел становится действительностью. И критика, и читатели начинают верить в существование русского символизма», — свидетельствует Мочульский.

Третий выпуск «Русских символистов» (1895) принёс Брюсову настоящую громкую славу за счёт опубликованного в нём стихотворения, состоящего из одной строчки и всего лишь пяти слов:

О, закрой свои бледные ноги.

Нужно признать, что и по сей день это — наиболее известное сочинение автора. Оно вызвало настоящий шквал эмоций — восторгов и негодования, восхищения и оскорблений. Ещё не было «Пощёчины общественному вкусу» Маяковского со товарищами по футуризму (1912) и пронзительной до непристойности «Москвы кабацкой» Есенина (1924). Потому что они вышли, как из гоголевской шинели, из брюсовского пентаверба-пятисловия. Даже Александр Блок в 1902 году написал стихотворение, уже в самом названии которого обыгрывается брюсовское пятисловие — «Ты простёрла белые руки… (Подражание Вал. Брюсову)».

Обратим внимание читателя лишь на один элемент поэтической техники, которую мастерски использовал Брюсов в своём стихотворении-предложении — сингармонизм, или созвучие гласных в словах, составляющих поэтический текст. Если произвести, так сказать, рентгенограмму пятисловной поэтической строчки, мы увидим следующий ряд певучих повторов:

  о-а-Ó-а-и-Э́-и-э-Ó-и.

Именно магия сингармонизма брюсовского пентаверба (вместо какой-нибудь банальной рифмы типа «любовь — кровь») связывает слова и делает их поэзией. Это-то и ошеломило читателей, и в особенности профессиональных поэтов. Магия поэзии как самоцель, лишённая даже всякого смысла, может иметь самостоятельную художественную ценность — именно это показал своим пятисловием Брюсов.

Русская поэзия ХХ века многим обязана брюсовским экспериментам и прозрениям. Слово как таковое для Брюсова — не просто изобразительное и смысловое средство, но оно само по себе самоценно и является целью. Символистские стихи Брюсова декоративно-орнаментальны, филигранно точны. Если Лев Толстой, переписав «Войну и мир» восемь раз, оставил в огромных предложениях-абзацах по нескольку раз слово «что», и его это не беспокоило, то в текстах Брюсова каждая буква, каждый звук имеют своё незаменимое место и значение:

  Фиолетовые руки

На эмалевой стене

Полусонно чертят звуки

В звонко-звучной тишине.

Эти магические строки стихотворения «Творчество» из третьего сборника «Русских символистов» до сих пор поражают воображение ценителей. Выражение «магия поэзии» после Брюсова стало не просто метафорой, а реальностью, материализованной в его строфах.

Поэтические свершения Брюсова и история символизма — темы не для одной монографии. Для нас же Брюсов интересен прежде всего как поэт-новатор и как общественный деятель — организатор литературного процесса в России, а затем и в СССР.

По свидетельству современников и литературоведов, слава Брюсова-мэтра вполне заслуженна: его стихи стали руководством для поэтов. Именно у него Белый и Блок учились «стихотворному ремеслу». Именно Брюсов ввёл в литературный обиход народные песни солдатские, городские, фабричные, проложил дорогу «народнической лирике» Белого, «Двенадцати» Блока, поэзии Городецкого, Клюева, Кузмина, Маяковского и многих советских поэтов.

Революции 1905 года посвящена неоконченная поэма Брюсова «Агасфер в 1905 году». В ней поэт с негодованием обличает самодержавие:

  Но вы безвольны, вы бесполы,

Вы скрылись за своим затвором.

Так слушайте напев веселый:

Поэт венчает вас позором.

После Октябрьской революции 1917 года Брюсов сразу стал на сторону Советской власти. «Ещё в начале 1918 года, — пишет он в автобиографии, — я начал работать с советским правительством, что навлекло на меня некоторые гонения со стороны моих прежних сотоварищей» (исключение из членов Литературного общества и т. д.). В 1919 году Брюсов вступил в партию большевиков и искренне считал себя новым, советским человеком. «Он гордился тем, что он коммунист», — написал впоследствии о нём Луначарский.

Сначала Брюсов поступил на службу в качестве заведующего Московской книжной палатой; с 1918 по 1919 год он состоял в должности заведующего отделом научных библиотек Наркомпроса; в 1919 году перешёл на службу в Государственное издательство и в 1920-м организовал Лито (литературный отдел Наркомпроса) и при нём литературную студию. Под его редакцией выходит первый том Полного собрания сочинений А.С. Пушкина (Госиздат).

Продолжилась и его работа над техникой русского стиха. В 1918 году выходят его «Опыты по метрике и ритмике, по евфонии и созвучьям, по строфике и формам» (стихи 1912—1918 гг.) со вступительной статьёй «Ремесло поэта». Эти показательные упражнения в стихотворной технике находят своё теоретическое завершение в книге 1919 года «В. Брюсов. Краткий курс науки о стихе (Лекции, читанные в студии стиховедения в Москве в 1918 г.). Часть I. Частная метрика и ритмика русского языка». Вместе с А. Белым Валерий Брюсов был основателем науки о русском стихе. Он был прекрасным педагогом и воспитал целое поколение молодых поэтов.

Последние годы жизни Брюсова полны кипучей деятельности. С 1921 года в Первом Московском государственном университете он читает курсы по истории древнегреческой литературы, истории римской литературы эпохи империи и истории новейшей русской литературы. С того же года он читает лекции в Высшем литературно-художественном институте (впоследствии — Литинститут), который был создан по инициативе Брюсова.

В честь пятидесятилетнего юбилея было организовано чествование Брюсова на государственном уровне. 16 декабря 1923 года в Российской академии художественных наук под председательством Луначарского состоялось торжественное соединённое заседание академии, Юбилейного комитета и Общества любителей российской словесности, посвящённое юбилею Брюсова.

Пожалуй, наиболее ёмко о роли Брюсова в истории литературы России и СССР сказано в подготовленном А. Луначарским «Ходатайстве о награждении В. Я. Брюсова в Президиум ЦИК»:

«Мотивами такого высокого отличия для тов. Брюсова являются:

1) Его выдающиеся поэтические произведения, представляющие собою несомненно бессмертный вклад в русскую поэзию.

2) Его огромные заслуги перед русской литературой как переводчика исключительной точности и даровитости, как учёного исследователя техники стиха, как едва ли не первого пушкиниста в России.

3) Участие тов. Брюсова в ответственной работе со всем усердием и всею преданностью, сначала в качестве заведующего Главным комитетом по управлению литературой Наркомпроса, затем в качестве заведующего Отделом художественного образования там же и в течение всего этого времени в качестве создателя, руководителя и главной силы Высшего института литературы, которому Наркомпрос постановил присвоить наименование Института имени Брюсова.

4) Наконец, быть может, самой важной причиной для такого отличия является то, что В.Я. Брюсов через год после Октябрьской революции, сотрудничая с Коммунистической партией в этот год, пожелал вступить в ряды Коммунистической партии, заявляя, что он давно уже присматривался к событиям, проникся глубоким сочувствием к идеям Маркса как учёный и историк и к революционным тенденциям Коммунистической партии как гражданин и культурный человек. <…>

Нарком просвещения А. Луначарский. 13 декабря 1923 г.».

Целая гирлянда стихов Брюсова посвящена революции, Ленину, символам Советской власти. Это стихи не фальшивые, а искренние и мастерски сделанные. В них — переживания и мечты поэта и таких же, как и он, интеллигентов, принявших революцию с надеждой и радостью:

  В первый раз мысль,

в жгучей зоркости, верит

Зовам толпы, с буйством жизни

слита:

Строить, крушить,

в битву ринуться! Перед

Целью веков ниц простёрта

мечта.

Грозы! Любовь! Революция! —

С новой

Волей влекусь в ваш

глухой водомёт,

Вас в первый раз в песнях

славить готовый!

Прошлого — нет!

День встающий — зовёт!

(«В первый раз». 1920 г.).

Уже после смерти Брюсова (в 1924 г.) Анатолий Луначарский в статье «Брюсов и революция» написал: «Да, этот поэт жаждал героического всю жизнь и большую часть своих лучших строк посвятил воспеванию героического, а если он не смог героически принять участие в нашем героическом, то он, во всяком случае, пришёл к нам — и как гражданин и как поэт. Протянув к нам обе свои творческие руки, он сказал нам: «Берите меня как работника, как каменщика, который трудолюбиво, заботливо положит несколько кирпичей в ваше здание». И он сделал так».

Когда в возрасте пятидесяти лет поэт умер, за его гробом шли тысячи людей, то была настоящая манифестация в его память. Валерий Брюсов был не просто поэтом, но строителем, который заложил камни в фундамент русской поэзии ХХ века. И труды его не пропали даром.